Неточные совпадения
Крестьяне наши трезвые,
Поглядывая, слушая,
Идут своим путем.
Средь самой средь дороженьки
Какой-то
парень тихонький
Большую яму выкопал.
«Что делаешь ты тут?»
— А хороню я матушку! —
«Дурак! какая матушка!
Гляди: поддевку новую
Ты
в землю закопал!
Иди скорей да хрюкалом
В канаву ляг, воды испей!
Авось, соскочит дурь...
Пошли за Власом странники;
Бабенок тоже несколько
И
парней с ними тронулось;
Был полдень, время отдыха,
Так набралось порядочно
Народу — поглазеть.
Все стали
в ряд почтительно
Поодаль от господ…
Всю ночку я продумала…
«Оставь, — я
парню молвила, —
Я
в подневолье с волюшки,
Бог видит, не
пойду...
Раскольников
пошел прямо и вышел к тому углу на Сенной, где торговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь не было. Узнав место, он остановился, огляделся и обратился к молодому
парню в красной рубахе, зевавшему у входа
в мучной лабаз.
Открывались окна
в домах, выглядывали люди, все —
в одну сторону, откуда еще доносились крики и что-то трещало, как будто ломали забор.
Парень сплюнул сквозь зубы, перешел через улицу и присел на корточки около гимназиста, но тотчас же вскочил, оглянулся и быстро, почти бегом,
пошел в тихий конец улицы.
Самгин тоже простился и быстро вышел,
в расчете, что с этим
парнем безопаснее
идти. На улице
в темноте играл ветер, и, подгоняемый его толчками, Самгин быстро догнал Судакова, — тот
шел не торопясь, спрятав одну руку за пазуху, а другую
в карман брюк,
шел быстро и пытался свистеть, но свистел плохо, — должно быть, мешала разбитая губа.
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом
шла Алина под руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий на военного
в отставке, небритый, точно
в плюшевой маске на сизых щеках, с толстой палкой
в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки
в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый
парень, кудрявый и весь
в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под ноги себе.
Тесной группой
шли политические, человек двадцать, двое —
в очках, один — рыжий, небритый, другой — седой, похожий на икону Николая Мирликийского, сзади их покачивался пожилой человек с длинными усами и красным носом; посмеиваясь, он что-то говорил курчавому
парню, который
шел рядом с ним, говорил и показывал пальцем на окна сонных домов.
«Помните того
парня, господа, что убил купца Олсуфьева, ограбил на полторы тысячи и тотчас же
пошел, завился, а потом, не припрятав даже хорошенько денег, тоже почти
в руках неся, отправился к девицам».
Какая-то
в заречной слободе
Снегурочка недавно объявилась.
Передрались все
парни за нее.
На женихов накинулись невесты
Из ревности, и брань
идет такая —
Усобица, что только руки врозь!
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом
в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько
в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы молодых
парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов
в котомке, благословляемых на путь слезами матери и сестер… и
пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались известными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами.
И лихачи и «голубчики» знали своих клубных седоков, и седоки знали своих лихачей и «голубчиков» — прямо
шли, садились и ехали. А то вызывались
в клуб лихие тройки от Ечкина или от Ухарского и, гремя бубенцами, несли веселые компании за заставу, вслед за хором, уехавшим на
парных долгушах-линейках.
Как только внутренности были извлечены наружу, орочи отрезали печень и положили ее на весло около лодки. Вооружившись ножами, они стали крошить ее на мелкие кусочки и есть с таким аппетитом, что я не мог удержаться и сам попробовал кусочек печени, предварительно прополоскав его
в воде. Ничего особенного. Как и всякое
парное мясо, она была теплая и довольно безвкусная. Я выплюнул ее и
пошел к берегу моря.
Слишком долго рассказывать преступление этого
парня; оно же и не
идет к делу. [Лицейский врач Пешель обозначен
в рукописи Пущина только буквою «П.». Лицейский служитель Сазонов за два года службы
в Лицее совершил
в Царском Селе 6 или 7 убийств.]
Он
пошел к буфету и там, как бы нечаянно, вдруг очутился вместе с тем
парнем в поддевке, которого так бесцеремонно звали Митрошкой.
— И ты по этим делам
пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, — говорят,
парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах
в семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А я
в сторонке, до времени, останусь.
Не торопясь, Ефим
пошел в шалаш, странницы снимали с плеч котомки, один из
парней, высокий и худой, встал из-за стола, помогая им, другой, коренастый и лохматый, задумчиво облокотясь на стол, смотрел на них, почесывая голову и тихо мурлыкая песню.
Не по нраву ей, что ли, это пришлось или так уж всем естеством баба пагубная была — только стала она меня оберегаться. На улице ли встретит —
в избу хоронится,
в поле завидит — назад
в деревню бежит. Стал я примечать, что и
парни меня будто на смех подымают;
идешь это по деревне, а сзади тебя то и дело смех да шушуканье."Слышь, мол, Гаранька, ночесь Парашка от тоски по тебе задавиться хотела!"Ну и я все терпел; терпел не от робости, а по той причине, что развлекаться мне пустым делом не хотелось.
— А добрый
парень был, — продолжает мужичок, — какова есть на свете муха, и той не обидел, робил непрекословно, да и
в некруты непрекословно
пошел, даже голосу не дал, как «лоб» сказали!
— Нет, ваше благородие, я не
в кучерах: я ачилище стерегу. Палагея Евграфовна меня
послала —
парень ихний хворает. «Поди, говорит, Гаврилыч, съезди». Вот что, ваше благородие, — отрапортовал инвалид и
в третий раз поклонился. Он, видимо, подличал перед новым начальником.
Александр молча подал ему руку. Антон Иваныч
пошел посмотреть, все ли вытащили из кибитки, потом стал сзывать дворню здороваться с барином. Но все уже толпились
в передней и
в сенях. Он всех расставил
в порядке и учил, кому как здороваться: кому поцеловать у барина руку, кому плечо, кому только полу платья, и что говорить при этом. Одного
парня совсем прогнал, сказав ему: «Ты поди прежде рожу вымой да нос утри».
И закурил же он у нас,
парень! Да так, что земля стоном стоит, по городу-то гул
идет. Товарищей понабрал, денег куча, месяца три кутил, все спустил. «Я, говорит, бывало, как деньги все покончу, дом спущу, все спущу, а потом либо
в наемщики, либо бродяжить
пойду!» С утра, бывало, до вечера пьян, с бубенчиками на паре ездил. И уж так его любили девки, что ужасти. На торбе хорошо играл.
Я
шел быстро, хотелось поскорее начать и кончить все это. Меня сопровождали Валёк, Кострома и еще какие-то
парни. Перелезая через кирпичную ограду, я запутался
в одеяле, упал и тотчас вскочил на ноги, словно подброшенный песком. За оградой хохотали. Что-то екнуло
в груди, по коже спины пробежал неприятный холодок.
Меня часто
посылали звать его к ужину, и я не однажды видел
в тесной, маленькой комнатке за лавкою придурковатую румяную жену лавочника сидевшей на коленях Викторушки или другого
парня.
И сердито ушла. Людмила тоже не решилась взять бумажку; это еще более усилило насмешки Валька. Я уже хотел
идти, не требуя с
парня денег, но подошла бабушка и, узнав,
в чем дело, взяла рубль, а мне спокойно сказала...
Пошабашив,
пошли ужинать к нему
в артель, а после ужина явились Петр со своим работником Ардальоном и Мишин с молодым
парнем Фомою.
В сарае, где артель спала, зажгли лампу, и я начал читать; слушали молча, не шевелясь, но скоро Ардальон сказал сердито...
Этот
парень всегда вызывал у Кожемякина презрение своей жестокостью и озорством; его ругательство опалило юношу гневом, он поднял ногу, с размаху ударил озорника
в живот и, видя, что он, охнув, присел, молча
пошёл прочь. Но Кулугуров и Маклаков бросились на него сзади, ударами по уху свалили на снег и стали топтать ногами, приговаривая...
— Спасибо, ребята! Сейчас велю вам выкатить бочку вина, а завтра приходите за деньгами.
Пойдем, боярин! — примолвил отец Еремей вполголоса. — Пока они будут пить и веселиться, нам зевать не должно… Я велел оседлать коней ваших и приготовить лошадей для твоей супруги и ее служительницы. Вас провожать будет Темрюк: он
парень добрый и, верно, теперь во всем селе один-одинехонек не пьян; хотя он и крестился
в нашу веру, а все еще придерживается своего басурманского обычая: вина не пьет.
Все это куда бы еще ни
шло, если бы челнок приносил существенную пользу дому и поддерживал семейство; но дело
в том, что
в промежуток десяти-двенадцати лет
парень успел отвыкнуть от родной избы; он остается равнодушным к интересам своего семейства; увлекаемый дурным сообществом, он скорей употребит заработанные деньги на бражничество; другая часть денег уходит на волокитство, которое сильнейшим образом развито на фабриках благодаря ежеминутному столкновению
парней с женщинами и девками, взросшими точно так же под влиянием дурных примеров.
Она, одна она, как он думал сам с собой, была всему главной виновницей: не живи она
в двух верстах от площадки, не полюби
парня, не доверься его клятвам, ничего бы не случилось; он
в самом деле
шел бы теперь, может статься, с Захаром!
В фабричных деревнях молодой
парень пойдет скорее босиком по снегу и грязи, чем наденет лапти; точно позор какой!
Молодому
парню достаточно было одного получаса, чтобы сбегать
в Сосновку и снова вернуться к старику. Он застал его уже сидящего на прежнем месте; старик казался теперь спокойнее. Увидев Яшу, он поднялся на ноги и поспешно, однако ж,
пошел к нему навстречу.
— Так вот вы зачем! Вяжите его, отцы! Вяжите его, разбойника: он самый и есть злодей! — завопила Анна, после того как один из присутствующих взял из рук ее лучину и защемил ее
в светец. — Всех нас погубил, отцы вы мои!
Слава те господи! Давно бы надыть! Всему он причиной; и парня-то погубил…
Евсей
пошёл со двора, унося
в душе горькое чувство обиды за Якова. И вслед ему — он ясно слышал это — горбун говорил
парням, убиравшим труп...
— Он так это, ваше благородие… не от ума городит, — объяснял старик. — Ишь втемяшилось ему беспременно купить сапоги, как привалим
в Пермь, вот он и поминает их… И что, подумаешь, далось человеку! Какие уж тут сапоги… Как на сплав-то
шли, он и спал и видел эти самые сапоги и теперь все их поминает. Не нашивал
парень сапогов-то отродясь, так оно любопытно ему было…
— Так без погребения и покинули. Поп-то к отвалу только приехал… Ну, добрые люди похоронят. А вот Степушки жаль… Помнишь,
парень, который
в огневице лежал. Не успел оклематься [Оклематься — поправиться. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)] к отвалу… Плачет, когда провожал. Что будешь делать: кому уж какой предел на роду написан, тот и будет. От пределу не уйдешь!.. Вон шестерых, сказывают, вытащили утопленников… Ох-хо-хо! Царствие им небесное! Не затем, поди,
шли, чтобы головушку загубить…
Всех знает Савоська, всякого оценил и со всяким у него свое обхождение: кривого
парня, рыжего мужика и кое-кого из крестьян он приветливым словом заметит, чахоточного мастерового с дьяконом не
пошлет в воду,
в случае ежели барка омелеет, и так далее.
— И пусть спущают, — горячился белобрысый
парень. — Я сам-сем
в семье, а ежели пашню пропущу из-за вашего сплаву — все по миру
пойдут… это как?..
Считалось их
в эту затишную пору всего семеро: они трое, Федот, никуда не пожелавший
идти со своим кашлем, Кузька Жучок, Еремей и новый — кривой на один глаз, неумный и скучный
парень, бывший заводской, по кличке Слепень. Еремей было ушел, потянувшись за всеми, но дня через три вернулся с проклятьями и матерной руганью.
Между тем, пока солдатка била своего
парня, кто-то перелез через частокол, ощупью пробрался через двор, заставленный дровнями и колодами, и взошел
в темные сени неверными шагами; усталость говорила во всех его движениях; он прислонился к стене и тяжело вздохнул; потом тихо
пошел к двери избы, приложил к ней ухо и, узнав голос солдатки, отворил дверь — и взошел; догорающая лучина слабо озарила его бледное исхудавшее лицо… не говоря ни слова, он
в изнеможении присел на скамью и закрыл лицо руками…
— Не то, девушка, что не любит. Може, и любит, да нравная она такая. Вередует — и не знает, чего вередует. Сызмальства мать-то с отцом как собаки жили, ну и она так норовит. А он
парень открытый, душевный, нетерпячий, — вот у них и
идет. Она и сама, лютуя, мучится и его совсем и замаяла и от себя отворотила. А чтоб обернуться этак к нему всем сердцем, этого у нее
в нраве нет: суровая уж такая, неласковая, неприветливая.
— Упрись ногами
в концы жердей, чтоб не съехали с борта, и принимай бочки.
Парень,
иди сюда, помогай.
Парню сильно не хотелось
идти в зятья. У него даже лицо печально потускнело. Он тяжело заерзал на земле.
Товарищи приняли Павла, как обыкновенно принимают новичков: только что он уселся
в классе, как один довольно высокий ученик подошел к нему и крепко треснул его по лбу, приговаривая: «Эка,
парень, лбина-то!» Потом другой шалун
пошел и нажаловался на него учителю, говоря, что будто бы он толкается и не дает ему заниматься, тогда как Павел сидел, почти не шевелясь.
Ну, поснедали купцы, запалили ружья, да и
пошли в лес; взяли с собой и
парня, Петруху-то; ну хорошо.
— Эй, целовальник! Хозяин! — закричал Матвей Трофимыч рыжему Борису, все еще хлопотавшему подле Ермолая. —
Посылай скорее
в их вотчину…
в накладе не будешь… скорей
парня на лошади
посылай в их деревню за десятским… за управляющим… да ну, брат, проворней!..
Парень без шапки следом
идёт и молчит. Прошли огороды, опустились
в овраг, — по дну его ручей бежит,
в кустах тропа вьётся. Взял меня чёрный за руку, смотрит
в глаза и, смеясь, говорит...
— А разве всем быть таким, как твой Борис? Небось не за доброго человека она
идет, что ли?.. Григорий забубенный разве какой
парень?.. Полно же, Акулька!
В семью
идешь ты богатую… У Силантия-то
в доме всякого жита по лопате… чего рюмишься?.. Коли уж быть тебе за Григорьем, так ступай; что вой, что не вой — все одно.
Он
пошел с пригорка, а Харько все-таки посвистал еще, хоть и тише…
Пошел мельник мимо вишневых садов, глядь — опять будто две больших птицы порхнули
в траве, и опять
в тени белеет высокая смушковая шапка да девичья шитая сорочка, и кто-то чмокает так, что
в кустах отдается… Тьфу ты пропасть! Не стал уж тут мельник и усовещивать проклятого
парня, — боялся, что тот ему ответит как раз по-прошлогоднему… И подошел наш Филипп тихими шагами к вдовиному перелазу.
«Ну только что скажу тебе,
парень, — начинал Буран обычный унылый припев, — и тут трудно, потому что мимо кордонов
идти придется, а
в кордонах солдаты. Первый кордон Варки называется, предпоследний Панги, последний самый — Погиба. А почему Погиба? — больше всех тут нашему брату погибель. И хитро же у них кордоны поставлены: где этак узгорочек круто заворачивает, тут и кордон выстроен.
Идешь,
идешь да прямо на кордон и наткнешься. Не дай господи!»